«Дом вместе с родителями
плыл по реке»

Хроника создания Рыбинского водохранилища

11 февраля 2018
Дарья Назарова
ФОТО:  Дарья Назарова
СССР известен своими большими стройками — и массовыми переселениями. При создании Рыбинского водохранилища в начале 1940-х было затоплено около 700 сёл и деревень: более 130 000 человек оказались вынуждены покинуть свои дома, было разрушено полсотни церквей, три монастыря, дворянские усадьбы с садами и парками, ушёл под воду целый город Молога. Дарья Назарова записала истории переселенцев и реконструировала ход затопления: перенос целых посёлков, сплавы по рекам на брёвнах из собственных домов и попытки вернуться обратно.
 
Галина Трофимовна Туз: Мой дедушка и прадедушка жили в деревне на берегу реки Мологи, недалеко от имения графа Мусина-Пушкина. Название деревни было Притыкино: когда искали место для поместья графа, приткнули челны к этому месту. Очень много людей в деревне носили фамилию Лебедевы, так как были крепостные, а про семью графа народ говорил: «Приплыли лебеди». Прадед ловил рыбу, отвозил в Рыбинск и продавал её, только живую — мёртвая рыба не годилась, считалась несвежей. Фамилия деда стала уже не Лебедев, а Рыбаков, потому что отец его был рыбаком, — так крепостные крестьяне получали фамилию.

Дед и прадед сами строили себе лодки, плели неводы. Жили в достатке, рыбы было очень много, была большая семья. Хозяйство было богатое, но потом их раскулачили, отобрали неводы и участок, на котором ловили рыбу.
Антонина Павловна Шеломова: В конце 1936 года было объявлено о затоплении города Мологи и всех наших деревень на берегу Волги: Заладье, где родилась моя мама, Большая Рёжа, где родился отец, Рыльбово — к нашему сельскому совету были приписаны 14 деревень между рекой Мологой и Волгой. К нам в Шумарово пришла комиссия, стала оценивать дома. Помню, нам сказали, что дом отвечает всем требованиям и его можно разобрать и перевезти. Сказали ещё: «Если дом вам непригоден, то вы можете его оставить и получить ссуду, поехать куда хотите». Ссуды, правда, были небольшие.

Когда точно стало известно, что Мологу затапливают, и люди из комиссии начали ходить по домам, были назначены уполномоченные по ликвидации по каждому сельсовету. У нас таким человеком был назначен Сёмов. Сёмов жил у нас в доме. Сколько было слёз: невозможно было покидать родные места, наверное, и уполномоченным было нелегко. Мама спросила как-то у Сёмова: «Что же ты, батюшка, всю ночь не спишь, охаешь, да всё Бога вспоминаешь во сне — а ведь ты партийный». Сёмов ничего не ответил маме.
Следом за комиссией, ходившей по домам, приехали люди, которые, как тогда говорили, шли «зорить» церковь на Шумаровском острове, что значило разорять. Старшеклассников организованным порядком привели в церковь. Мне было 11 лет, мы шли за старшими детьми, не понимали, что происходило: двери у церкви раскрыты, окна раскрыты, посередине три громадных чана, в них белая [от штукатурки] вода — мужчины всё снимали со стен и с лестницы, потрошили и скидывали в эти чаны. Вокруг валялись книги, бумаги с картинками, свечи и восковые цветы — мы всё, что валялось, собирали в ящики без разбора и уносили домой. Прятали их дома, чтобы потом менять по интересам; у меня был интерес: книги и библейские картинки. Когда с церкви начали снимать колокол, ручная сова мальчика Миши из церкви, жившая в колокольне, взлетела на сосну и издавала такой страшный гортанный звук, что старухи потом долго вспоминали и крестились.
 
Галина Владимировна Бурша: Земли, с которых переселяли людей, были плодородные, богатые, новые земли были сухие, неблагоприятные, переезжали, как в пустыню, на бедную землю. Переживать не давали, тут же рот затыкали. Людям на новом месте сразу приходилось обустраивать свой быт, поднимать хозяйство, наваливалось много забот. Без работы было нельзя, без работы могли и посадить.
Антонина Павловна Шеломова: Вокруг старинного села Некоуз было очень много земель неосвоенных. После революции были созданы там колхозы, но не хватало населения, чтобы освоить всю эту землю, поэтому для желающих переехать в эти места колхоз предоставлял транспорт, лошадей. Колхозы говорили, сколько семей могут принять, и землю сразу же давали — много, по 50 соток.

Дома разбирать мы должны были сами. Собирать дом на новом месте тоже должны были своими собственными силами. На время, пока перевозили дом, мы все перебирались в те дома, которые брошенными оставались: в дома людей, которые уезжали и получали ссуды. А пока мужчины на месте собирали дома, мы с сестрами и матерью снимали жильё у местных.

Когда переезжали, посёлок был не обустроен. Дома на новом месте ставили на чистом поле, не было ни колодцев, ни бани — только дом, сложенный, как коробочка. Было два колодца: у почты и у милиции, оба на замках. Колодцы в соседних сёлах зимой тоже запирали на замки, но по ночам мужчины брали сани, ставили на них баки и ездили воровать воду, чтобы сготовить пищу. Наша семья воду брала из деревни Коростелево, у семьи, в доме которой поселился отец.

Папа пережил осень и умер: простудился, пока собирал дом — лечить было нечем, много умирало. Семьи наши до сих пор дружат. Зиму пережили и весной вырыли сами колодец, позже второй колодец пробурил Волгострой. Вообще мирно жили, но в первый же год жизни в Некоузе многие стали уезжать, в основном в Рыбинск.

В Некоузе первое время воевали с местными детьми, но потом все оказались в одной школе и подружились. Жарким летом 1937-го, когда мы только переехали, в Некоуз приезжали две машины, привозили зерно из Большой Рёжи. Машины разгрузили зерно, позже должны были ехать обратно в Рёжу. Пока водители ходили попить и поесть, мы, десять человек девчонок, забрались в кузова, легли на дно и притихли — решили что уедем, больше не будем тут жить. В деревне Горелово нас обнаружили водители — довезли нас до Рёжи и там оставили. Мы радовались: сначала забрались в речку, забежали в сад рядом со школой, по знакомым местам побегали, а потом ударились в рёв: непонятно было, как нам домой ехать. Забрались в чулан брошенного дома и легли спать. Родители узнали, куда мы уехали, и приехали за нами на лошадях.
 
Николай Михайлович Новотельнов: Мне было 15 лет, когда всё это дело свершилось. Брат мой служил в армии, отец был в заключении в Магадане за контрреволюционную деятельность, и мы пережили всё переселение вдвоём с мамой. В 1939 году мы сдали дом системе Волгострой, его пометили, разобрали, перевезли из Мологи в Рыбинск.
Галина Владимировна Бурша: Дом моей бабушки подлежал сплаву: его разобрали и сплавили по Волге в Костромскую область, посёлок Чапаева. Мой отец родился уже неизвестно где: бабушка была на последних неделях беременности, когда пришлось переплавляться на плоту в сторону нового дома. Отец утверждал, что ему тогда уже исполнилось два месяца.
 
Нина Алексеевна Заварина: Осенью 1939 года происходил наш переезд. Домик у нас был крепкий, красивый — такие дома приказали раскатать на брёвна, каждое бревно подписать. Эти брёвна организованным транспортом вместе с остальными перевозили к реке Мологе. Дома сплачивались и через реку Мологу и верховье Волги отправлялись до Рыбинска. Детей увозили по дороге, а дом вместе с родителями плыл по реке.

Николай Михайлович Новотельнов: В Рыбинске было организованно три посёлка с переселенцами. Первый — на Слипе, его так и называли: Новая Молога. Люди из сёл и деревень, расположенных по реке Шексне, переселились к мосту через Волгу в Рыбинск. Переселенцы с Брейтово организовались в посёлке Веретея. В 1940 году нам сообщили, что дом построен на Слипе, и мы с мамой переехали в него. Погрузили на баржу всё своё имущество; козочек держали — погрузили и коз туда, перевезли на Слип.
 
Нина Алексеевна Заварина: Наш домик попал на улицу Крупской. Улицы не было совсем, было вырубленное поле, долго огромные пни оставались у нас в огороде. Дом быстро восстановили, и отец в этот же год посадил у дома яблони, у каждого в семье было по своей яблоне.
 
Галина Владимировна Бурша: Поселок Чапаева состоял полностью из переселенцев. Кооперировались сразу по несколько домов, переезжали всей деревней. Бабушка хотела поставить дом рядом с родственниками, но те выезжали первыми в деревне, а бабушка была депутатом и должна была выехать самой последней, так как была ответственная за переселение всего посёлка. Разница между домами получилась в три или четыре улицы — расстояние больше километра. Все дома ставились в ряд, за домом наделялась земля для огорода и сенокоса, а дальше, навстречу им, был еще один участок, а за ним следующий ряд домов.

Когда я спрашивала бабушку, плакала ли она, она отвечала: «Когда мне было плакать? Меня бы посадили, а то бы и расстреляли — мне же писали, что должна способствовать, помогать советской власти». Она переселялась поздней осенью, в жуткую стужу, когда края реки были покрыты льдом, и в этот холод нужно было поставить избу. Бабушка рассказывала, что дом поставили из мокрых брёвен, а двор не поставили, и корова стояла на улице под навесом, который мужики сколотили: четыре столба и крыша, и так бабушка её доила. Но только они успели поставить избу, как деда забрали на советско-финскую войну. Только спустя год, когда из переселенцев образовался колхоз, общими силами поставили двор.

Меня воспитывали сёстры деда, мы жили в деревне Обухово — она находилась на возвышенности, и было видно все соседние деревни, которые подлежали затоплению. Было страшно смотреть, как всё разбирали. Вроде мирное время, а вот идут бабушки коров доить и видят дом, мимо которого каждый день проходят: сегодня на нём нет крыши, а завтра уже и дома нет, осталось пустое место. Мысли приходили в голову: затопит или не затопит? А вдруг вода и к нам придёт, а докуда она дойдёт? Куда эти люди поехали? Что с ними теперь будет? Вспоминали всех этих людей, что с кем было связано — жили все как одна семья. Все переживали, виды брошенных домов нагоняли жуть. Леса все были вырублены, дома разобраны, печки взорваны — люди не хотели уезжать, пока оставались печи, жили как в шалаше под открытым небом, накрываясь ветками, и пекли в печи еду. Когда кто-то не хотел уезжать, их выводили на улицу и сжигали дома. Кто категорически отказывался уезжать и в истерики впадал, тех отправляли в дурдом. Но никто не говорил о чём-то таком страшном, чтобы кто-то тонул, оставался прикованным к дому.
Николай Михайлович Новотельнов: В 1941 году я окончил первый курс речного техникума, мне положен был по водному транспорту бесплатный проезд туда и обратно. Поехал на катере через шлюз в Мологу, походил по улицам — там всё ещё жили люди, стояли кирпичные здания. Заключенные Волголага зачищали всё, леса вырубали, здания разрушали — всё должно было стать дном моря. Богоявленский собор к этому времени уже взорвали, остальные церкви подрубали как дерево, и они валились. Разрушенный город. Мы привыкли к этому, потому что всё продолжалось с 1937 года: люди уезжали, разбирая дома, оставляли дома, и те пустовали.
 
Галина Владимировна Бурша: В 1941 году начали уже приходить похоронки, и у людей уже другое горе. О Мологе переживать было невозможно, а потом эту тему закрыли — запрещали вспоминать и говорить.
Николай Михайлович Новотельнов: В 1972 году Молога вышла из воды, обмелело, наша семья Новотельновых и семья Малышевых договорились с катером рыболовецкой бригады. С семьей Малышевых мы дружили с первого класса школы в Мологе. Нас высадили на обмелевший берег, мы походили по Мологе, зашли на кладбище, нашли могилы родственников, там рюмку выпили, потом вернулся катер, и нас забрали. Было видно фундаменты домов, пни деревьев и спиленные фонарные столбы, груды кирпичей от печек. Всё это со временем начало растаскиваться: зимой лёд садился на камни, возвышенности, а весной его поднимало водой вместе с камнями.
 
Антонина Павловна Шеломова: Не так давно сын Володя и старший внук договорились с лодкой, мы пытались доплыть до Шумаровского острова, но было много воды, и проехать к церкви, где меня крестили, не удалось. Сейчас я ещё не теряю надежды доплыть до острова и кладбища, где похоронены родители мамы и умершие после Гражданской войны дети папы и мамы.
Николай Михайлович Новотельнов: Сейчас в Мологе остался только песок, кое-где валяется железо, ещё можно различить фундаменты. Последний раз я был на обмелевшей Мологе году в 2009-м — приезжали телевизионщики, взяли меня как проводника. Ожидали увидеть купола от церквей, полуразрушенные дома — но всё это выдумка из интернета.
Использованы материалы:
Нестеров Ю.А. Молога — память и боль. Ярославль: Верхне-Волжское издательство, 1991. 72 с.
Нестеров Ю.А. Молога. Земля и море. Рыбинск: Рыбинский Дом печати, 2006. 304 с.