Николай Михайлович Новотельнов: В Рыбинске было организованно три посёлка с переселенцами. Первый — на Слипе, его так и называли: Новая Молога. Люди из сёл и деревень, расположенных по реке Шексне, переселились к мосту через Волгу в Рыбинск. Переселенцы с Брейтово организовались в посёлке Веретея. В 1940 году нам сообщили, что дом построен на Слипе, и мы с мамой переехали в него. Погрузили на баржу всё своё имущество; козочек держали — погрузили и коз туда, перевезли на Слип.
Нина Алексеевна Заварина: Наш домик попал на улицу Крупской. Улицы не было совсем, было вырубленное поле, долго огромные пни оставались у нас в огороде. Дом быстро восстановили, и отец в этот же год посадил у дома яблони, у каждого в семье было по своей яблоне.
Галина Владимировна Бурша: Поселок Чапаева состоял полностью из переселенцев. Кооперировались сразу по несколько домов, переезжали всей деревней. Бабушка хотела поставить дом рядом с родственниками, но те выезжали первыми в деревне, а бабушка была депутатом и должна была выехать самой последней, так как была ответственная за переселение всего посёлка. Разница между домами получилась в три или четыре улицы — расстояние больше километра. Все дома ставились в ряд, за домом наделялась земля для огорода и сенокоса, а дальше, навстречу им, был еще один участок, а за ним следующий ряд домов.
Когда я спрашивала бабушку, плакала ли она, она отвечала: «Когда мне было плакать? Меня бы посадили, а то бы и расстреляли — мне же писали, что должна способствовать, помогать советской власти». Она переселялась поздней осенью, в жуткую стужу, когда края реки были покрыты льдом, и в этот холод нужно было поставить избу. Бабушка рассказывала, что дом поставили из мокрых брёвен, а двор не поставили, и корова стояла на улице под навесом, который мужики сколотили: четыре столба и крыша, и так бабушка её доила. Но только они успели поставить избу, как деда забрали на советско-финскую войну. Только спустя год, когда из переселенцев образовался колхоз, общими силами поставили двор.
Меня воспитывали сёстры деда, мы жили в деревне Обухово — она находилась на возвышенности, и было видно все соседние деревни, которые подлежали затоплению. Было страшно смотреть, как всё разбирали. Вроде мирное время, а вот идут бабушки коров доить и видят дом, мимо которого каждый день проходят: сегодня на нём нет крыши, а завтра уже и дома нет, осталось пустое место. Мысли приходили в голову: затопит или не затопит? А вдруг вода и к нам придёт, а докуда она дойдёт? Куда эти люди поехали? Что с ними теперь будет? Вспоминали всех этих людей, что с кем было связано — жили все как одна семья. Все переживали, виды брошенных домов нагоняли жуть. Леса все были вырублены, дома разобраны, печки взорваны — люди не хотели уезжать, пока оставались печи, жили как в шалаше под открытым небом, накрываясь ветками, и пекли в печи еду. Когда кто-то не хотел уезжать, их выводили на улицу и сжигали дома. Кто категорически отказывался уезжать и в истерики впадал, тех отправляли в дурдом. Но никто не говорил о чём-то таком страшном, чтобы кто-то тонул, оставался прикованным к дому.