Шаман и Дарья

История тувинского шаманизма и любви

20 августа 2021
ФОТО:  Владимир Севриновский
Идеальные продолжительные отношения между шаманом или ламой и их клиентами могут рассматриваться в перспективе двусторонней межличностной коммуникации, во многом сходной с «романтической любовью». … Но, в отличие от романтической любви, отношения между лидером и последователем несимметричны: раскрывается и «впускает» другого в свой внутренний мир только последователь.

Пименова К.В. Возрождение и трансформации традиционных верований и практик тувинцев в постсоветский период (основные проблемы). М.: Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, 2007. С. 276.

Мой бог — из чешуек, мелких скорлупок и остатков коры. Но от этого он ничуть не хуже, и духом совсем не слабей.

«Старый Кринкранк» («Звуки Му», альбом «Сказки братьев Гримм», 2005).
Черный шаман

Город Кызыл неуклюже примостился в месте слияния Большого и Малого Енисеев. Две реки образуют одну, великую, но еще многие километры светлые и темные струи текут бок о бок, не смешиваясь. Среди дышащих первобытным, рериховским покоем холмов белесые хрущобы столицы Тывы кажутся чужеродными. На берегу высится шпиль географического центра Азии. Его венчает изящный олень — копия крохотной фигурки из скифского кургана. В Тыве центров Азии два. Второй — старший, но куда менее приметный. Он вдали от городов, в Тоджинском районе.

Неподалеку от главного центра Азии, на той же набережной, трепещет молитвенными флагами буддистский монастырь Цеченлинг. В его коридорах весь день толпятся страждущие. Чтобы исцелить их, убрать препятствие или снять порчу, ламы разбирают гороскопы, связывают запястья посетителей ниткой и бормочут сутры, подносят намоленную водку существам мира сансары. Голодным духам она кажется кровью, а защитникам Учения — чистой водой. Буддистами себя считают больше половины верующих тувинцев, и порой в очереди приходится ждать часами.

Фото: Владимир Севриновский

Фото: Владимир Севриновский

Шаманские общества чуть дальше от центра города, среди жилой одноэтажной застройки. Из деревянных зданий доносятся напевы и глухие удары бубна. Чтобы исцелить людей, убрать препятствие или снять порчу, шаманы изучают гороскопы, связывают запястья посетителей ниткой и бормочут обращения к духам, после чего разрезают нить и выбрасывают ее остатки на улицу. Голодные сущности они кормят водкой и молоком. По опросам, шаманистами считают себя менее семи процентов верующих тувинцев. В шаманских центрах действительно нет такого аншлага, как в монастыре. Но их не так уж мало. 
Граница между верами размыта. Порой вчерашний шаман работает целителем в буддистском монастыре, используя биоэнергетические практики из популярных книг, а потом вновь берет в руки бубен. Многие посетители шаманских центров считают себя буддистами или христианами. К шаманам они обращаются «по надобности», для решения конкретной проблемы. К примеру, чтобы договориться со злыми духами. Это лучше всего удается черным шаманам. Они наводят проклятия на врагов клиента или, напротив, изгоняют злых духов и снимают порчу. Однако им труднее, чем белым шаманам, призывать счастье.

Шаманский центр «Адыг-Ээрен» («Дух медведя») — один из самых популярных в республике. Он находится рядом с православной церковью. В приземистом здании бывшей мастерской — кабинет верховного шамана России и комнаты для обрядов. В коридоре висят объявления целителей. Сами шаманы отдыхают на веранде, надевая тяжелые облачения лишь к приходу клиентов. В центре просторного двора — обложенное камнями кострище. С противоположной от входа стороны колышутся разноцветные ленточки над святилищем оваа — грудой камней, которую верующие уважительно обходят по кругу, как буддистскую ступу.

Между оваа и гостевой юртой стоит навес над столом с шахматной доской. Сейчас фигуры сложены в стороне. Их место заняли многочисленные игольницы, крошечные металлические фигурки, разноцветные пакеты со странным содержимым — от инструментов для рукоделия до обрывков сушеного мяса яка. Их выудил из объемистого баула худой человек с огромным лбом и острым выбритым подбородком. На носу — желтые очки, на левом ухе — глубокий разрез, похожий на тавро. Седеющие волосы собраны в пучок, поверх бледно-голубой футболки с изображением волка позвякивают ожерелья с амулетами. Тонкое, высохшее лицо похоже на чеканные профили индейцев, а нечеловечески длинные пальцы с выступающими суставами ловко орудуют иглами и кусачками. Пара движений – и крохотная фигурка волка летит из одного мешка в другой. Доработки почти незаметны. Кажется, что, когда первый мешочек опустеет, его просто поменяют местами со вторым, и работа продолжится.

Фото: Владимир Севриновский

Фото: Владимир Севриновский

— Я — Антон, анонимное имя, — произносит по слогам странный человек. — Мастер атрибутов, хранитель традиций, черный шаман. Некоторые боятся. Шаманизм тенгрианцев — черная сила. Добро и зло, смерть и радость. Я себя считаю небесным воином.

Антон молниеносно извлекает невесть откуда красное удостоверение с тисненым двуглавым орлом. На русском и английском языках указаны имя, отчество, фамилия и должность — «шаман». Имя даже отдаленно не похоже на Антона.

— Верховный шаман удостоверения дает, — поясняет человек в голубой футболке, прикладывая документ ко лбу и сердцу. — Без них посадят как афериста, мошенника.

Красные корочки исчезают так же быстро, как появились. Антон возвращается к своим делам. Вынимает из мешочка череп волка, уважительно общается с ним, вставляет в глазницу пучок высохшей травы. Достает разноцветные ленточки, начинает привязывать череп к висящему на стене шаманскому облачению. С темных плеч и спины костюма свисают бесчисленные предметы — куклы, детские соски, перышки, мешочек с вышитой свастикой, старинные кожаные носки…

— Наш народ, основном, по буддизму, — вздыхает шаман. — Но я сам — бог, и мои предки — боги. А некоторые люди — будто их родили Христос, нарисованный какой-то [Будда] Шакьямуни, Магомет. Мы дети природы. Я быстрее сокола, орла. Хотел стать космонавтом. Нет тувинского космонавта. Но хоть и не вышло, я сын синего неба. Родной матери нет, но есть мать-земля. Кормилица наша.

Наконец, череп надежно закреплен. Антон берет в руки темную, расшитую золотом шаманскую шапку с острым верхом. К тулье рядом прикреплены два значка — голубой флаг Тывы с символическим слиянием двух Енисеев и эмблема Союза трезвых сил.

— Мой народ гибнет, — с трудом подбирая русские слова, говорит шаман. — Алкоголизм, наркомания. Моя душа болит, сердце плачет. У меня доча, сын, внуки. Я — за будущее. Антон — мое анонимное имя. Я непьющий, но за свой народ скажу: «Здравствуйте, я Антон, и я алкоголик».


Верховный шаман

Из шаманского центра выходит основатель, верховный шаман России Кара-оол Допчун-оол. Ему 73 года, но возраст неразличим на неподвижном лице, обрамленном черными, без проседи, волосами. Допчун-оол одет в ярко-синюю, расшитую золотом куртку и такую же кепку с эмблемой центра. Он грузно садится в центральное кресло за шахматной доской и закуривает, держа сигарету длинными крючковатыми ногтями. Антон почтительно умолкает.

— Есть у нас каменное сердце в устье трех рек, люди там обряды делали, — медленно изрекает Допчун-оол. — 21 мая 1948 года у матери там же, на обряде, начались схватки. Бабушка, великая черная шаманка, роды принимала. До шести лет она меня воспитывала. В декабре 1953 года НКВДшники сожгли ее в юрте, а меня выбросили на улицу.
Преследовать шаманов и буддистов в Тыве начали еще до присоединения государства к СССР. В октябре 1930 года Великий Хурал молодой просоветской республики лишил шаманов и лам избирательных прав. Для молебнов и камланий требовалось письменное разрешение властей. Сильнее всего репрессии ударили по буддизму — он был реальной политической силой, тогда как менее образованные, разбросанные по селам шаманы сторонились друг друга и не стремились во власть. До 1930 года в Тыве было более 3500 буддистских лам и около тысячи шаманов, к 1937 году осталось лишь 67 лам и около 300 шаманов. В советское время шаманизм формально подавлялся, но все же не умер, как в других регионах Сибири.
— В 1982 году я сам начал шаманить, — продолжает Допчун-оол. — Преследовать меня боялись, как и прочих родовых шаманов. Сразу — сердце, и человек умирает. Шаманский бубен — сильное оружие. Простых шаманов арестовывали, а великих — не могли. Разве что сжигали в юрте, как бабушку.

Поигрывая серебряным перстнем с волчьей головой, Допчун-оол рассказывает, что во время войны Сталин вызвал трех сильнейших шаманов, и они камлали на самолете, несущемся вокруг Сталинграда. Потом органично переходит на шаманов Чингисхана, массовым гипнозом открывавших ворота вражеских городов, а из окна созданного им центра все громче доносятся удары бубна и выкрики «Хэй!». Шаманка со строгим, как у учительницы, лицом готовит трех школьниц к ЕГЭ.

Фото: Владимир Севриновский

— Белый шаман — бессильный шаман, — презрительно кривится Допчун-оол. — Если он будет лечить людей, то умрет. Шаманизм — черная работа. Хотя бы пестрым надо быть. Болезнь — это черт, вирус — черт. Раковая клетка — тоже черт. Их усмирять надо. У меня ногти длинные от рождения, ведь я — из рода медведя. Беру ими чертей, бактерии, вирусы — и выбрасываю в окошко. Надо поручить российским ученым исследовать шаманизм. Скоро Всероссийский съезд шаманов, мы там поднимем вопрос об уравнении шаманизма с другими религиями, напишем президенту России. Если не пойдут нам навстречу, этот строй тоже разрушится, как коммунизм.

Прежде, чем стать шаманом, Допчун-оол заготавливал пушнину. Теперь об этом напоминают ээрены — шаманские помощники в его кабинете: голова волка, чучело маленького медведя. Считается, что их оживили, вселив духов. Разговоров о нешаманском прошлом верховный шаман избегает, словно его и не было. Только славный путь к нынешнему почетному званию.

— 9 июня 2018 года собрались по всей России шаманы на первый съезд. Выбирали главного. Я победил на 99 процентов. Потому, что владею массовым шаманским гипнозом. Другие шаманы часами свои программы читали, а я просто сказал — выбирайте меня. Потом меня в этом даже обвиняли, но, если вы шаманы, почему чары не сняли? Я единственный сильный шаман, и пока я жив, на мое место никто не сядет.

Двери здания распахиваются, во двор выбегает шаманка, стучавшая в бубен. Раньше она была воспитательницей в детском саду. Ушла на пенсию, и теперь подрабатывает в «Адыг-Ээрен». Раскидывает гадальные камни, гладит клиентов медвежьей лапой. В потухший костер брызжет молоко. Шаманка бормочет обращения к духам. Взамен смолкшим ударам бубна над «Духом медведя» плывет густой колокольный звон из соседней Троицкой церкви.


Живое сокровище шаманизма

Вечером Антон упаковывает в круглый чехол бубен с двумя заплатками, надевает тувинские сапоги с загнутыми носами и выходит в город. Вчера его вызывали в район — очищать два дома и летнюю стоянку скотоводов. Сегодня заказов нет, и идти ему толком некуда. Своим домом он не обзавелся. Где-то живут жена и дети, но с ними шаман давно не общается. В старом, но аккуратном пиджаке и шаманском шлеме со значками, опираясь на трость с набалдашником в виде головы дракона, он гордо шагает по городу, обращаясь ко встречным, словно к давним знакомым.

— Зачем мне дом? — беззаботно говорит шаман. — Пусть мои дети, мои внуки живут. Я — как-нибудь, есть добрые люди. Я богат, счастлив, здоровее всех. Даже маски не ношу. Коронавирус долой. Идет война. Путин — Чингисхан. Шойгу — Субэдэй, его правая рука.

Проходя мимо скромного одноэтажного дома, Антон склоняется в поклоне. Там живет Монгуш Борахович Кенин-Лопсан, почти столетний поэт, переводчик Байрона и Гейне, который открыл для науки наследие тувинского шаманизма — и стоял у истока больших перемен в этой религии.

До советских репрессий шаманы жили разрозненно. Объединяться им было незачем. Напротив, народные легенды часто рассказывают о смертельных битвах между духовными воинами. Шаманизм обыкновенно не был главным источником дохода. Как и другие тувинцы, шаманы разводили скот и охотились в тайге. Во время распада СССР ситуация изменилась. Оставаться в деревнях и шаманить для горстки бедняков стало невыгодно. Подобно многим другим сельчанам, шаманы хлынули в города — да так, что в селах вскоре остались единицы.

Фото: Владимир Севриновский

Кенин-Лопсан к тому времени стал известным литератором и фольклористом. Он окончил Восточный факультет Ленинградского Государственного Университета и собирал материалы про шаманов, еще когда для этнографов эта тема была почти табуированной. В 1982 году Кенин-Лопсан защитил диссертацию о сюжете и поэтике тувинского шаманства. Четырнадцать лет спустя последовала докторская, защищенная в питерском Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамере). Писателя уважали и ученые, и шаманы. Шаманов «старой школы» оставалось к тому времени не более двух десятков, и молодые мистики черпали знания из его книг. Сам Кенин-Лопсан себя шаманом не называл, однако в 1992 году создал в Кызыле первое шаманское общество «Дунгур» — «Бубен».

Это было неслыханным делом. До того шаманы почти никогда не работали вместе. «Дунгур» подозрительно напоминал партийную ячейку с собраниями, постановлениями и выговорами за нарушение дисциплины и пристрастие к алкоголю. Но Кенин-Лопсан смотрел на вещи шире и метил выше. В 1993 году состоялся первый международный симпозиум по изучению тувинского шаманства. С тех пор зарубежные неошаманы и антропологи зачастили в Тыву, а тувинцы стали получать приглашения со всего мира. В Кызыл устремились психологи, парапсихологи, эзотерики. Австрийцы и немцы катались в трансе по полу в актовом зале администрации поселка Мугур-Аксы, смущая местных чиновников. Шаманы побогаче, в свою очередь, учились психологии, заканчивали курсы целительства и гипноза. Жители одной из самых бедных и опасных республик России наслаждались мировым признанием и хорошим доходом, а самому Кенин-Лопсану калифорнийский Фонд Шаманских Исследований присвоил почетный титул «Живое сокровище шаманизма». Его маленький домик посещали Борис Ельцин и Далай-лама.

Пять лет «Дунгур» был единственным шаманским центром в республике. Затем в России был принят закон «О свободе совести и религиозных организациях». Шаманизм вошел в Тыве в список традиционных конфессий наравне с буддизмом и православием. Теперь шаманские центры регистрировались в Минюсте и официально освобождались от налогов. Вдобавок, им не требовались лицензии, необходимые для целителей — достаточно было именовать процедуры не лечением, а очищением. Опытные шаманы выходили из материнской организации и создавали собственные проекты. Сам верховный шаман Допчун-оол прежде, чем в 2000 году создать «Адыг-Ээрен», был третьим директором «Дунгура». Кенин-Лопсан лично выдал ему удостоверение великого шамана. 

Городская клиентура росла. «Если человек, например, чем-то заболел, то он может позвать не только врача, но и шамана, — писал журналист Глеб Давыдов. — И более того — даже если больной уже находится в государственной больнице, он и туда может вызвать себе шамана». Начались даже новые шаманские войны — но на сей раз не между шаманами-одиночками в духовном мире, а между организациями в российских судах. Тяжба из-за недвижимости между «Дунгуром» и «Домом шаманизма Хаттыг-Тайга» тянулась много лет.

Самые простые обряды в шаманских организациях — гадание, очищение — обходятся в несколько сотен рублей, а сложные, предусматривающие камлание с бубном — на порядок дороже. Половина остается шаману, половина — обществу. Поэтому «заслуженные» шаманы, обросшие собственной клиентурой, часто выходят из обществ и работают на дому. А живое сокровище шаманизма, поэт и этнограф Монгуш Кенин-Лопсан сидит, всеми почитаемый, в своем домике, и лишь изредка раскидывает по старинке гадальные камни перед гостем, приказывая:

— Отдай судьбу!


Дарья

Переполненный автобус увозит Антона на край города. Отмахиваясь от комарья, он не без труда отыскивает по адресу на клочке бумаги бежевый дом из профлиста за деревянным забором. Лают собаки. Калитку открывает светловолосая русская женщина в пестром легком платье.

— Здравствуй, Дарья.

— Как ты меня нашел? — удивляется женщина.

— Интуиция, я же шаман.

Внутри дома Антон сразу по-хозяйски бросает баул и стягивает пиджак с рубашкой, оставшись в майке и толстых подтяжках. На груди бренчат амулеты.

— Откуда у тебя эти медали? — спрашивает Дарья.

— Я же орел, — Антон гордо раскидывает худые руки. — Это мои боги. Золотое солнце, Серебряная Луна. А это — хрюша. Сбоку, вроде, волк, а спереди — рыло. Такая, только серебряная, есть на горе Хайыракан, святыне нашей…

Он передает Дарье от общего знакомого книгу о шаманах. Она благодарит и тут же без лишних слов идет к плите, разогревать макароны с тушенкой — словно с прошлой их встречи не минуло несколько лет.

Когда Дарья приносит Антону дымящуюся тарелку, он выплевывает в ладонь бараний сустав, который посасывал невесть сколько часов:

— От него вкус мяса идет, голод перешибает.

Дарья младше Антона, но глядит, как он поглощает макароны, с материнской нежностью. На подоконнике лежит брошюра антиалкогольного общества. На встрече его участников Дарья и познакомилась с шаманом пять лет назад. Оконная рама аккуратно починена — ее высадил в пьяном угаре бывший друг хозяйки дома. Пронзительно-голубое степное небо затягивают облака. Ветер налетает порывами, тревожно лают невидимые собаки.

— Какой у тебя сарайчик, — одобрительно говорит Антон, глядя в окно. — Я в деревне в таких сплю.

— А что тебя народ не привечает?

— Может, я храплю, — усмехается шаман, болтая в воздухе чайным пакетиком. — Может, зависть. А может, влюбляются. Не знаю.

Не выпуская пакетик из левой руки, правой он отправляет в рот полную ложку макарон и продолжает раздумчиво:

— Три года у меня было светлых. Жил с женой, с детьми. А сейчас мне уже 57 лет. Шаман-дервиш, шаман-бродяга. За Россию, за Тыву. За наш подрастающий поколений. Я худенький, но сильный. Как муравей.

— Как ты стал шаманом? — спрашивает Дарья.

— Я с трех лет узнал об этом. Играл со змеями, ласкал их, как шарфик, надевал. Ровесники считали меня чокнутым, — Антон произносит последнее слово звонко, наслаждаясь звучанием. — В школе учился хорошо. В армии был чемпионом дивизиона по легкой атлетике. Меня и сейчас не догнать. СПТУ закончил. Тракторист-машинист третьего класса. Мать меня понимала. А родные братишка, сестры, отец — не так. Что поделать. Разве я виноват, что шаман…

Ветер бросает в окно крупные, как градины, капли дождя. Грохочет гром.

— О, отец неба, что такое? — тревожится Антон. Дарья уносит опустевшую тарелку.

— Я одинок. Иногда грустно. Всегда куда-то тороплюсь. У меня даже не работа. Служба. Как МЧС, как советская медицина. За свой народ, за будущее, — голос шамана монотонен, между словами — долгие паузы. — Все парами, только ты одна, и я один…

— Где ночевать будешь? — спрашивает хозяйка.

— Может, здесь… — шаман оглядывает большой дом с пустыми, почти голыми комнатами.

— Я очень тебя люблю, — тихо говорит Дарья. — Но не могу оставить у себя мужчину. Это компрометирует меня перед соседями.

— Я тоже так считаю, — соглашается Антон. Он достает мобильник и минут пятнадцать названивает — Лоре, Лизе, Игнатьевне… Наконец, кто-то пускает его переночевать в гараже.

Дарья выходит провожать шамана во двор. Дождь почти перестал, но ветер еще колышет деревья.

— Сирень расцвела, — показывает она на едва различимый куст у ворот. — Сирень — это дерево любви. Дерево, собаки — все про любовь. Вот, я смотрела, как ты прогоняешь злых духов.

Вспыхивает экран телефона, озаряя снизу лица. Антон близоруко всматривается, кивает:

— Красиво.

— Ты крутой, — Дарья обнимает бывшего тракториста-машиниста, выпускает из калитки. — Кто знает, когда еще встретимся. У меня ноги больные. Ложусь на операцию в Новосибирск.
— Он добрый, хороший, — позже рассказывает она. — Людям последнее отдает. Поэтому теперь ему даже голову некуда преклонить. Но есть те, кто его любит и ждет. Я бы тоже его не бросила. Нехорошо… Но женщин он любит. Одна, говорят, не так давно в него влюбилась. Если уж рискнула в Тыву приехать, значит, это любовь? Но он как птица вольная. Не от мира сего. Среди шаманов шарлатанов полно, они и живут получше. А этот человек молится за весь мир. За народ тувинский. Я сама православная, в церковь хожу. Ни шаманов, ни бабушек-гадалок. А что он обряд мне провел однажды, чисто по-человечески, так я к нему не обращалась. Захотел дать добро — и дал. Это чувствуешь, как в церкви. Я ему верю. Во время того обряда он мне от своего медвежьего когтя кусок отщипнул. Я уже столько кошельков сменила, а этот обрывок всегда со мной.

Она долго роется в кошельке, пытаясь найти подарок. На стол сыплются дисконтные карточки, бумаги, монетки. Лишь почти уверившись, что оберег случайно выпал с деньгами, Дарья находит крохотный сверток и нежно гладит его кончиками пальцев.


Политтехнолог

— Говоришь, шаман рассказывал, что Путин — Чингисхан? Эту концепцию я на выборах разработал и внедрил, — смеется коротко стриженый, вечно курящий человек. — Изначально она была шуточной, в КВНовском стиле. Но понравилась [Каадыр-оолу] Бичелдею, местному идеологу. Он ее творчески домыслил и внедрил. Путин — Чингисхан, Шойгу — его сподвижник Субэдэй. Интересно, кого они хотят завоевать? Украины для Чингисхана как-то маловато.

Этнограф Борис Мышлявцев родился в Новосибирске. С 1999 по 2004 год он работал начальником тувинского экспедиционного отряда в Институте археологии и этнографии. Тувинцы привлекали его тем, что лучше прочих сохранили себя и живые традиции:

— Большинство сибирских народов растворяются в чем-то большем, а тувинская культура, наоборот, растворяет в себе, — объясняет Борис. — Многие русские в Тыве тувинизируются. Нигде в России такого нет.

Фото: Владимир Севриновский

Шаманизмом, однако, Мышлявцев до поры не увлекался, хотя охотно почитывал Кастанеду. Пока после выступления на конференции в Омске к нему не подошла Ай-Чурек Оюн — самая влиятельная тувинская шаманка.

— Я говорю: у меня и денег-то нет. Она: «Вам все оплатим». Я удивился. Обычно шаманы стараются заработать на инородцах, а здесь зовут, — вспоминает Борис. — Приехал, у нее в юртах лето провел. Моя жизнь полностью изменилась. Вместо науки я занялся выборами, политикой, стал ездить по России. В 2004 году меня позвали на выборы в Горсовет Кызыла. После них я стал в ее обществе помощником по внешним связям с Россией. Международными связями уже другой человек занимался.

Борис обучался в центре Ай-Чурек. Сами по себе знания не делают шаманом — считается, что этот дар переходит от предков или духов. Он проявляется в виде шаманской болезни, и тогда дорогу к нему можно или открыть, или закрыть особыми обрядами. Но обычный человек может попытаться понять шаманский взгляд на мир с вниманием к знакам и принципом дарообмена, когда, чтобы получить желаемое, надо отдать нечто равноценное.

— Шаманизм — просто инструментарий. Как его применять, зависит от этической платформы шамана. Она может базироваться на ценностях буддизма, христианства, даже атеизма. Вот клиент заказал квартиру, и быстро. Один шаман так склеит события, что мама и папа клиента в аварию попадут, и жилплощадь освободится. А другой скажет: «Э, братан. Тебе работать надо, ипотеку возьми». Ай-Чурек рассказывала притчу: человек просил научить его языку птиц. Провели обряд, и его желание исполнилось. Но он разучился говорить по- человечески. Попал в психиатрическую лечебницу, там и умер.

Центр Ай-Чурек процветал. Хозяйка — женщина с юга Тывы, открывшая в себе шаманский дар — уже успела пожить в США, возвести популярное у европейских эзотериков святилище на севере Италии, побыть солисткой в джаз-бэнде и обзавестись серьезными связями среди власть имущих. С помощью Бориса она организовывала в городах России семинары для психологов и бизнесменов. Шаманы стали неотъемлемым компонентом туристических программ и корпоративов в Тыве и Хакасии. Чиновники и туристы с крестиками на шее приносят жертвы огню, а гид обещает, что после обряда им во сне явится ангел-хранитель.

— Основные клиенты шаманских обществ — иностранцы и богатые русские, — объясняет Мышлявцев. — Для них что тысяча долларов, что десять тысяч. Некоторые политтехнологи даже на всероссийских выборах дистанционно заказывали камлания на победу и уничтожение конкурентов. Можно долго рассуждать, что тут работает с психологической и религиозной точки зрения. Эффект плацебо бывает сильнее, чем у лекарства. Тувинцы из дальних поселков приезжают в мегаполис и работают с очень состоятельными людьми. Это бывает забавно. Миллиардер платит две тысячи долларов, чтобы шаман его побил плеткой, дабы изгнать негативную энергию. В самой Тыве шаман есть у любого политика. У бывшего главы республики он был не тувинский, а монгольский. Его называли ламой, но лама не проводит черные обряды. А в политике без них никуда.

Через несколько лет пути Бориса и Ай-Чурек разошлись. Помощник шаманов сперва стал в 2006 году заместителем руководителя избиркома Единой России, а через год —помощником победившего на выборах главы Тывы Шолбана Кара-оола. Борис окончательно переселился в Кызыл, но к шаманам не ходит: «Зачем? Это делают те, кто хочет что-то изменить».
Напоследок Мышлявцев вспоминает историю взлета и падения знакомого шамана, которого давно потерял из виду:

— Он был очень простой, по-русски говорил плохо. В советское время трактористом был. Не скажу, что слабый, но ему силу передала Ай-Чурек. Медвежью шкуру оживила, сапоги. Познакомил я его с советником из администрации президента, политтехнологом. Для шамана иметь клиента за Саянами хорошо — хотя бы в финансовом смысле. Тот заказал ему камлание на выборах. А потом шаман мне сказал: «Советник круче тебя, буду с ним работать». За месяц машину купил. Бросил семью, как почувствовал, что стал богатым. Вдруг звонит — я в Новосибирске, найди мне клиентов. Я отказался. Он наслал какое-то проклятие. Потом мне звонят из Владивостока. Говорят, к нам пришел шаман и говорит — ищите мне клиентов, иначе прокляну. Что делать? Звоню Ай-Чурек. Она распорядилась отправить его обратно. Шаман он неплохой, но социально — как ребенок. Увидел большие деньги — зачастил в казино. Проигрался в карты. Машину забрали, еще и должен остался бандитам. Ай-Чурек забрала у него шкуру, сапоги, бубен, и он куда-то канул. А с политтехнологом она лично встретилась в Новосибирске. Сказала: «Теперь ты должен содержать семью шамана, раз не следил за ним, и у него все разрушилось».

Фото: Владимир Севриновский

Камлание

На другой стороне Енисея, напротив города, стоит широкий холм. Там возведены всевозможные места для поклонения: буддистская ступа, шаманское оваа, шеренга каменных истуканов и станция несуществующей железной дороги, которая давно должна была связать Тыву с большой землей, но так и не связала.

В самый длинный день в году Антон привел сюда Дарью. Утром он полчаса безнадежно созывал на церемонию других шаманов, но у всех были дела. Верховный уехал в Красноярск, где собирались солидные люди «из-за Саян», шаманки отказывались под разными предлогами, а обратиться к Кенин-Лопсану Антон постеснялся. К Дарье он пришел один, с цветами в пластиковой бутылке из-под сгущенки. Дрова для будущего костра шаман рубил в ее саду. От ударов с сирени сыпались лепестки и медленно, как во сне, летели в сторону.

— В больницу когда?

— Анализы сдам, и сразу поеду.

— Ты девочка, я мальчик, — произнес Антон, сложив дрова в мешок и закуривая. — Ты молодая, я маленький. В деревне я так работал у одноклассников. Тимурная команда. В школе председателем отряда всегда был. Отряд «Орленок». В армии — запевала. И сейчас пою. И плачу.

Он воздел руки к небу так, что звякнули амулеты, и прокричал в облака:

— Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будем мы!

Дарья протянула ему полупустой мешок с зернами и конфетами:

— Дочери дали. На счастье, намоленное шаманом. Сказали по углам раскидать. Теперь мыши жирные, как поросята. Возьми с собой, бросишь в огонь.

И они отправились вдвоем к святилищу, напевая: 

— Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!

У большого оваа на священном холме Антон сооружает костер. Кладет на тонкие поленья хлеб и мясо, приговаривая:

— Хозяева в нетерпении. Жрать хотят.

Дарья стоит рядом с телефоном в руках.  Антон кладет сверху салфетки: 

— Подтираться будете, предки мои и ихние хозяева. Я добрый, я хороший, я вас кормлю. Сладости дам. Вот, «Аленку» нате.

Он бережно вынимает каждую конфету из фантика. Льет сверху сметану, разбрызгивает водку. И, наконец, с пением зажигает крохотный шалашик.

Костер быстро разгорается. Антон подкладывает тлеющие веточки можжевельника, раскидывает вокруг куски лепешек. Прилаживает над оваа флаги Тувы и России. Ветер треплет их вместе с сотнями разноцветных ленточек, словно они всегда были тут.

— Помочь? — спрашивает Дарья.

Не отвечая, Антон натягивает черное одеяние с колокольчиками и черепами, надевает шлем из перьев с торчащей спереди головой хищной птицы. Звучат первые удары бубна.

— Вон отсюда, болезни! Черные духи, вон отсюда! Вон из Тувы, вон из России! — нараспев произносит шаман, постепенно ускоряясь. — О, могучий Енисей! О, Тыва, золотая Тыва, родная Тыва, горжусь тобой! Прошу прощения у отца, матери земли, матери природы. Людям здоровья, удачи, счастья, долголетия! О, хозяева скал, реки Енисея!

Дарья подносит чашку, и Антон разбрызгивает молоко над прозрачным пламенем.

— Очнись, проснись, мой народ, россияне! За детей, за внуков, за наше подрастающее поколение трезво, счастливо, здорово поживем! — нараспев произносит он, крутясь, словно дервиш — и со словами благодарности природе простирается на земле на все стороны света. Женщина вслед за ним кланяется костру. Шаман берет два жезла, перевязанных лентами, и касается сперва плеч Дарьи, словно посвящая ее в рыцари, потом подмышек, куда любят цепляться черти четкер, боков, больных ног, чертит на теле круги — и лицо женщины, только что снимавшей обряд на мобильник, становится серьезным, сосредоточенным, словно они вместе совершают самое важное дело в мире.

Фото: Владимир Севриновский

Фото: Владимир Севриновский

Фото: Владимир Севриновский

А потом умолкший бубен лежит на траве, и Дарья помогает складывать в него бесчисленные сокровища шамана — обрубок рысьего хвоста, бинокль, ржавый наконечник стрелы, мешочек с камнями.

— Я их набрал из 41 реки со всего мира, — поясняет Антон. — Сам на камнях не гадаю, они для внуков. Чувствую, кто-то родится. Три года я был с семьей, и это моя самая светлая сторона жизни. Черный шаман, но внутри — белый.

Дарья смотрит с пониманием, кивает:

— Прикольно.

Автобусы к святилищу не ходят, и они вместе возвращаются в город по мосту над великой рекой, рассекающей Россию по центру. Завтра Антон снова исчезнет из жизни Дарьи и даже не позвонит узнать, помог ли обряд. А пока шаман шагает впереди. Баул за спиной, черная трость с драконом в худой руке, седыми волосами играет ветер.

— Через 30, 40, 50 лет я домой, в деревню пойду, — не оборачиваясь, мечтает он вслух. — Она ждет меня. Мы не одни. Хозяева гор и рек уже ждут нас. Мы приедем. Все будет хорошо. Мы скоро приедем…
Использованы источники:
Пименова К.В. Возрождение и трансформации традиционных верований и практик тувинцев в постсоветский период (основные проблемы). М.: Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, 2007. С. 271–276.
Протоколы Первого буддийского Собора ТНР. Кизил-Хото, 1929.
Тока С.К. Зарождение Тувинской народно-революционной партии // «Под знаменем Ленина-Сталина». 1943. № 5. С. 36–40.